О, да. Я о нём позабочусь.
Мы шли в темноте через лес, возможно, несколько миль. Полагаю, брат находился в каком-то трансе. Он что-то тихонько мурлыкал себе под нос. Его глаза были распахнуты, но не думаю, что он видел обычным зрением. Мне приходилось протягивать руки и отводить ветки с нашего пути, чтобы они не хлестали Джорама по лицу. Не то, что я возражал бы против того, чтобы его хлестало по лицу, но это не соответствовало тому, что я планировал, ещё нет. Казалось, он знал, куда идёт.
Дядюшка был на верхушке дерева. Теперь я услышал его — чирикающего, перебирающегося с ветки на ветку, крылья его и его спутников хлопали и жужжали, с трудом удерживая их в воздухе.
Джорам начал издавать чирикающий шум, не по-птичьи, но, скорее, как звук какого-то громадного насекомого и сверху ему ответили.
Я посмотрел вверх. Там была лишь тьма и сквозь ветки виднелись звёзды, и один раз, только один, я увидел то, что выглядело, как чёрный полиэтиленовый пакет, отцепившийся от верхней ветки и упорхнувший в ночь; или же это могла быть тень.
Я позволил Джораму вести меня, хотя он и не видел. Мне приходилось тянуться и расчищать ему путь, но вёл меня он, пока мы спускались в лощину, потом забирались на гряду с другой стороны. Деревья казались больше, чем я когда-либо видел — гигантские, со стволами толщиной с дом; но это мог быть обман темноты, ночи или грёзы, которая вливалась в моего брата, пока он чирикал и слепо таращился перед собой, и, быть может, я, всё-таки, не полностью солгал, может быть, я действительно немного что-то такое чувствовал.
Мы подошли к особенно громадному дереву, буку, который отличался гладкой корой, со множеством ветвей внизу по всему стволу, до самой земли. Мой брат полез наверх. Я полез за ним. При свете дня, предаваясь обычным детским занятиям, я и вправду довольно хорошо лазил по деревьям, но теперь было совсем другое дело. Мы лезли вверх и вверх, иногда ветки и сам ствол казались необычно искривлёнными. Несколько раз мой брат соскальзывал и чуть не падал, но я хватал его, а он вцеплялся в меня, слабо хныкая, словно оставался полусонным и напуганным.
Понимал ли он, что я собирался сделать? Он с полным правом мог страшиться. Ха!
Но мы всё же поднимались и к нам присоединились какие-то существа, но лишь на самых раскачивающихся концах ветвей, и те колыхались вверх и вниз, когда на них садились полузаметные фигуры. Воздух наполняло гудение и хлопанье. Джорам издавал звуки, которые, по-моему представлению, не в силах было испустить человеческое горло и множество голосов отвечало ему.
Затем ветви поредели и мы оказались под открытым, звёздным и безлунным небом, и Те, Кто в Воздухе закружились вокруг нас. Мы с Джорамом сидели в развилке ствола, одной рукой я обнимал его, а другой держался за ветку. Я отчётливо видел их, чёрных созданий, отчасти похожих на огромных летучих мышей, отчасти на ос, но на самом деле ни тех, ни других, и один из них с чириканьем приблизился к нам, его лик светился, словно бумажный фонарь, черты были человеческими или почти человеческими; и я признал легендарного родственника, прославленного дядюшку Алазара, чья особая связь с нашей семьёй позволяла ему вернуться назад, на эту планету, в случаях, вроде теперешней ночи, когда знаки складывались, как полагалось и следовало исполнить священные тёмные обряды.
Теперь, когда дядюшка был тут и я воспользовался своим бормочущим братом, чтобы он привёл меня к нему, всегда ненавидимый мною Джорам стал больше не нужен; поэтому я оттолкнул его прочь, в колышущиеся ветви, и он рухнул вниз: крик, удар, удар, удар, треск, удар и тишина.
Я почти удивился, что ни один из крылатых не попытался его спасти, но они этого не сделали.
Дядюшка Алазар парил передо мной — тёмные глаза, таинственный лик.
— Боюсь, что мой брат не подойдёт, — сказал я. — Вам придётся взять меня вместо него.
И они действительно взяли меня. Жёсткие острые пальцы или когти схватили меня со всех сторон. Некоторые вцепились мне в волосы и приподняли вверх.
Я повис в воздухе, повсюду вокруг жужжали, гудели и хлопали крылья, и да, я ужасно боялся, но также и полнился неистовой, невероятной, алчной радостью, потому что я сделал это, и теперь дядюшка Алазар раскроет мне тайны тьмы и чёрных миров, и я стану самым великим среди наших людей, пророком, поистине совершенно особенным, великим и, возможно, сумею прожить много веков, как Старейшина Авраам или Брат Азраил.
Лик дядюшки, полный слабого свечения, плавал передо мной. Он заговорил. Он издал тот чирикающий звук. Для меня это был всего лишь шум. Дядюшка умолк. Он заговорил снова, словно ожидая ответа. Я пытался отвечать, подражая его пискам и щебетам или что бы там ни было, а затем, внезапно, он отпрянул, издал очень человеческий возглас «Ха!» и они бросили меня.
Теперь я полетел вниз сквозь ветки: крик, треск, удар, удар, удар, треск, глухой стук. Такая сильная боль. Я не мог пошевелиться. Не знаю, было ли, последующее сном, потому что новое моё воспоминание — Зинас нашёл меня, со своими кинжально-острыми, сучковатыми пальцами, помните? Он был нагим и очень тощим, его тело вытянулось, почти как у змеи, и рёбер у него было многовато, а его лицо лишь отчасти походило на человеческое, с буйной копной волос, но глаза были многогранными, а рот выглядел как-то необычно. Челюсти Зинаса раздвинулись вбок, как у богомола или осы, он склонился вниз, вне моего поля зрения, и появился вновь, с полным ртом кровавой плоти. Зинас ел меня. Я чувствовал, как у меня хрустят кости ног. Я кричал и кричал, а он опускался и поднимался снова, с набитым ртом, по-звериному заглатывал и опускался за следующей порцией. Я понимал, что такого не могло быть. Это невозможно. К этому времени я должен был уже умереть. Должен был истечь кровью, мои потроха — вылиться, как вода из порванного воздушного шарика. Я всё ещё кричал и боль не кончалась. Это тянулось бесконечно. Я молотил кулаками по земле, пытаясь
